Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Двадцать лет тому назад», – сказала я, и на глазах моих заблестели слёзы, как бриллианты в ложах знаменитой оперы. Я помню, что была тогда загорелая, коротко стриженная, весила 45 кг, и даже фотка про это есть. Очень давно это было.
«Двадцать лет…» – повторила я проникновенно. И тотчас вспомнился один тапёр там – мы со входа прислали ему бокал красного, которое так любит мой любимый. И сели напротив. И он подарил нам невероятный концерт. Весь вечер для нас и играл. А ещё мы передвигались исключительно лошадьми. Такое установили правило. О… это была прекрасная поездка! И как же давно всё это, будто бы из сна, будто в тумане…
«Да! – повторила я снова, адресуя свои слова портье прославленного отеля прославленного города, размышляя о крайне удобной подушке, потому что хорошо запомнила, какие постели там. – Ровно двадцать лет назад…» Девушка прониклась. Аудиторию-то я чую… «И фамилия ваша не изменилась?» – Она уважительно помолчала, чтобы я с паузы могла проронить своё достойное «да». И я «чуть прибавила газку» и сказала своё веское «да», и мы снова помолчали. Двадцать лет семейной жизни…
Со стороны наш разговор выглядел так: люди едут на «вторую клятву» – это принято и в Старом, и в Новом Свете: ещё раз празднуешь свою любовь, ещё раз заявляешь её публично. Спустя 20, 30, 40 лет. Должно быть, она думает, что здесь мне сделали предложение. И я представила себе, что она видит перед собой сейчас провинциальную американку. И я даже раскачалась в своём кресле-качалке на крыльце двухэтажного домика где-нибудь в Мичигане. И я вспомнила, каково это – играть, и я рассмотрела в тёплом свете лампы своё достойное кольцо (подаренное Джоном на помолвку), и чуть не крикнула: «Эй, а спокойной ночи?!» – вослед волне светловолосых ребятят, несущихся по лестнице особняка вверх, в свои спальни, и растроганно шмыгнула носом в трубку… Двадцать лет…
О, гуманитарий – как же я мало знаю об вашей этой инженерии! О том, как и сколько времени хранят информацию о клиенте компьютерные базы!
«Минуточку, – изменился тон моей собеседницы. Она вырвалась из-под власти моих чар. – Вы и правда жили в нашем отеле, но ведь в другом городе! И меньше десяти лет назад!» Она назвала даты и город и рассердилась на мой невольный обман. «Простите, – смиренно сказала я. – Но ведь это было так давно!»
Я твёрдо знаю: в легендарном городе нужно жить в легендарном отеле. Значит, так и было. И я была в этом вашем городе, и в лучшем отеле, и тапёр играл! Что-то перепутала – да, но и не перепутала же вообще всё! Понимаете? Вот сейчас прямо и вспомнила: ваш отель в этом вашем городе разбомбили ведь. Пусть давно это было, но вот что точно помню: от оригинальной архитектуры у вас всего-то сто двадцать метров холла осталось. А вот там, где я останавливалась в вашем отеле, но в том, другом легендарном городе, – всё здание сохранено. Так что в прошлый свой приезд в ваш город я жила в другой хорошей гостинице, которая в оригинальном здании; его предпочла. А познав настоящую архитектуру, теперь решилась и на вашу реконструкцию. Можно сказать, за десерт смирилась наконец-таки с последствиями Второй Мировой, а вы недовольны… И потом, вы простите, но что тут говорить про отели? Я вот авторство источника не всегда признаю. А вы мне про путешествие! Да я его не останавливаю много лет! Конкретно: два года назад из дома вышла, в пути который год… Да мне смешно просто: год! Мы вон вчера сидели в гостях, и я пыталась что-то рассказывать, но на уточняющие вопросы ответить не смогла – не смогла точно назвать ни свой возраст, ни возраст ребёнка. Кстати, была в одной африканской деревне – у масаев, так там тоже год никто не знает. Спрашиваю вождя: сколько вам лет? Не знает! Долго думал, потом вспомнил, говорит: родился до Большого дождя. Год! Я ещё в Ленинке заметила – я никогда не знаю, какой год. Шифр хранения важной книги ещё способна указать на память, пока с ней работаю, но год… На меня за это даже библиотекари ругались. На формуляре заявки ничего нельзя исправлять. И сначала переписывать заставляли. А ведь годы слишком быстро меняются и не так влиятельны, как дни. И да, это симптом – моего полнейшего, воистину средневекового равнодушия ко времени. Вот почитайте грамоты XI века – сплошное перечисление памятных событий и безо всякой хронологии. Главное: всё, что вы сейчас испытали, и всё, чему Вы поверили, – то правда и есть. Просто и неправда одновременно. Я на шестьсот мест рассчитана, понимаете? Не хотела обмануть, не сердитесь. Проснулась профессия на пару реплик – вот и всё. Я больше не буду. Просто хотела сказать… точнее, что я имела в виду: вы живёте в легендарном городе и работаете в легендарном отеле и это честь – останавливаться у вас. Понимаете? Очень важно, что в мире есть такие точки, в которых меняется – на протяжении веков – только постельное бельё и полотенца в ванной комнате, зато каждый день. Вот что очень-очень важно! Да! И пускай в тот свой приезд сто лет назад я остановилась в другом отеле. Зато жила и в вашем самом настоящем – понимаете? И ваш ресторан мы очень любим! И десерты! Нам все друзья их от вас везут – знают, что мы маньяки. Понимаете? Вы чудо, вы – слава страны! …Но ничего, ничего такого я, конечно, не сказала.
Что вообще мы можем друг другу объяснить?
Мечты сбываются!
Один уважаемый ученый, мыслитель, лорд-канцлер Англии и основоположник утопии – Томас Мор – так описывает идеальную жизнь города:
«…При двадцати четырёх равных часах – считая вместе день и ночь – для работы отводят всего шесть: три – до полудня, после которого идут обедать, и, отдохнув от обеда два послеполуденных часа, снова уделив труду три часа, завершают день ужином. Оттого что первый час считают они с полудня, то спать они ложатся около восьми. Сон требует восемь часов. Что остается лишним от часов на работу, сон и еду, дозволяется каждому проводить по своей воле, но не проводить это время в разгуле и беспечности, а часы, свободные от ремесла, надобно тратить на другие занятия по своему вкусу», —
ну вот точь-в-точь как сегодня существует Италия. Я называю Рим: мой пансионат.
Вчера говорила со своим Светилом
Обсуждали мою готовую статью. Старикашечка насмешничал – как всегда, потом рассказал несколько удивительных автобиографических эпизодов, и только потом мы приступили к делу. Таковы знаки его высочайшего расположения. Мы немножко поговорили и про барокко вообще, и про конкретное барокко, а потом почему-то поспорили про Сант-Иво, и он вдруг резко и по-стариковски пронзительно вскрикнул: «Я никогда не бывал в Риме!» Это прозвучало как горькое признание и ощущалось как невыносимая несправедливость. Конечно, именно ему и необходим был весь этот Рим… Мы помолчали. Словно почтили памятью несбывшееся. Перед прощанием он разволновался, наговорил мне много добрых слов, а в заключение проникновенно сказал: «Я очень хорошо вас вспоминаю. И стол